Елена Степанян
Третьяковка и другие московские повести
I. Московские повести
Третьяковка
Что это было?Что это означало?Девочка ходила в ТретьяковкуЧуть не каждый день,Порою дважды на день.ПриходилаИ, для виду побродив по залам,На скамейке перед «Мокрым лугом»Просидеть могла хоть целый час.
Иногда она брала с собой подружкуИли сразу двух,Чернявых и смешливых.Долго высидеть им было трудно,Но они старались как моглиИ тожеНа Васильевский пейзаж гляделиИ шептались,Как о чем-то очень важном,А потом все вместе уходили.
Старая смотрительница залаЭтих посещений не заметитьНе могла.Смотрительницы заловВ Эрмитаже, Третьяковке, Лувре, ПрадоТак порой приметливы и зорки,Так догадливы,Хранят такие тайны,Что иных шедевров подороже.
Но понять, что здесь происходилоЧуть не каждый день,Порою дважды на день,Было слишком трудно.Люди мыслятПрецедентами,А этот «Мокрый луг»Был одним-единственным на свете…
Девочка ходила и ходила…
И смотрительница потихонькуВсе же сделала попытку разобратьсяВ том,Что на глазах ее творится.
И она, и две ее подружкиЧасто приходили в школьной форме.Но, скорей всего, они училисьНе в десятом, а в девятом классе.Выпускнице не позволят слишком долгоПропадать в музее,Мамы-папыПред лицом великого событья —Поступленья в вуз —Бывают очень строги.
Значит, это был девятый класс…Детство не закончилось,А юность наступила —Самая счастливая пора.Время расцвести и размечтатьсяВдаль и вширь,И наплевать на то,Что не сбыться ни одной мечте.
По шестнадцатому году всеХорошеют,Но ее красаВ этот год былаВ особой, чудной силе —На нее не пялились мужчины,А глаза смущенно отводили.
И она, пренебрегая всем,Дни, которым никогда не повториться,Проводила в Третьяковке, в этом зале,В обожании Васильевской картины.Здесь висели все его работы —«Виды Крыма», «Оттепель», другие…Всё, что он успел оставить,СамНавсегда оставшись двадцатитрехлетним.
Приходя и уходя,ОнаОстанавливалась на какие-то секундыПеред каждой из его картин,Таков был ритуал —Поздороваться и попрощаться.
Но смотрительница как-то раз,Зал оставив ненадолго без присмотра,ВозвращаласьИ ещё в дверяхОбнаружила, что девочка стоитНе перед пейзажем,А перед портретомСамого Васильева,Написанным Крамским.
Острый взгляд затылком ощутив,Девочка отпрянула так резко,Словно током стукнуло ее.И четыре дня не приходила.А на пятый день все три явились.
В этот раз они болтали громче,Чем всегда,На «Мокрый луг» глядели меньше,Подходили и к другим картинамС видом опытных искусствоведов.И косились на смотрительницу зала.
Та, демонстративно отвернувшись,Их не замечала.Ей и такВсе, что можно вычислить,Додумать,Было хорошо о них известно.
Учатся они в английской школеТут поблизости,Живут в домах советской знати,Здесь же понастроенных —Об этом говорилиТонкие колечки и сережки,Золотые, с настоящими камнями,Обувь дорогая…Было ясно,Это девочки не из простых семей.
Главное неясным оставалось:Что им дался этот «Мокрый луг»?
И пошло-поехало все то же:Чуть не каждый день она приходит,Иногда после уроков забегает,Чтобы вечером засесть надолго,А подружки пару раз еще мелькнулиИ пропали вовсе.Школьный годЗавершался.Наступало лето.– Неужели будет ездить с дачи?
Приезжала четко через деньДо конца июля.– А теперь, конечно,Мама с папой повезут на юг, —Думала смотрительница зала.– Поглядим, что будет через месяц.
И про все это забыла напрочь.
Неожиданно войной запахло.Все вопили о советских танках,Раздавивших «пражскую весну»,О каких-то новых декабристах,Сосланных в таежные края.По ночам с «глушилками» боролись.Тайная добыча информацииРасцветила жизньНеобычайно.
И хотя смотрительница залаСвой имела взгляд на эти вещи,Про себя она его хранила,И во время самых жарких споровДаже одобрительно кивала —Как бы ни было,
Все это поднималоНад тупым однообразьем быта…
Где-то на исходе сентябряВ зале Репина они столкнулись.Старая смотрительница в залТоропилась свой,А девочка спешилаВ противоположном направлении.
– Я могла ее и не узнать,Девочки меняются так быстро…Стрижка новая,Загар ей не к лицу…
Да, она ее бы не узнала,Если бы не посмотрела таЕй в глазаТак прямо и так странно —Раньше в сторону всегда смотрела.
День прошел,Потом прошли недели…И хотя смотрительница знала,Что теперь никто уж не придет, —Поднимая взгляд на «Мокрый луг»,Не могла она никак привыкнуть,Что скамейка перед нимВсегда пуста.
Все полотна в этом залеДля нее давно уже слились в одно,Тонким пониманием искусстваНикогда она не отличалась,Знала только имена —Вот здесь Крамской,Вот здесь Саврасов,Вот Васильев, о котором всеЗнают,Что он страшно рано умер.
Но чтоб целый год глядеть на «Мокрый луг»!
«Оттепель» печально величава,«Крымский лес», таинственный, тревожный…Что такого в этом «Мокром луге»?
Вот опять Крамской. «Портрет Васильева».Она вгляделась —И отпрянула, едва не вскрикнув.
Да, не раз ей доводилось слышатьИ читатьО безутешных душах,Заточенных в собственном портрете.И союзник трезвого рассудка,Скептицизм,Всегда его спасалОт того, чтоб этой мистике поддаться.Но сейчас —Рассудку не под силуОпровергнутьТо, что происходитНа картине этой небольшой…
Кровью налиты его глаза,Кровью и слезами.По лицу,Искаженному страданьем,ПробегаетСудорога боли… Боже! Боже!
Ведь она, придя сюда работать —Много лет назад,Знакомилась отдельноС каждою картиной,И портретыБыли ей во много раз милее,Чем занудные тоскливые пейзажи…
Не могла она такого не заметить!И Крамской не мог такого написать.
Что же здесь происходило?Что сейчасПроисходит?Ах, одно понятно:Он остался,А она – ушла.
Целый год она здесь провела.Целый год под яростным напоромДней волшебной отроческой силыОтступала Времени река,Образуя крохотную отмель —Место их таинственных свиданий.
Эти дни иссякли.Он остался,А она ушла,Ведь было надоПродолжать учиться,Начинать работать,Выйти замужИ родить детей.
А в соседнем зале торопилиПоздних посетителей на выход,И пожарные бесцеремонноЗанялись проверкою объектов.Старая смотрительница сноваПодошла к немуИ безотчетноПо лицу погладила рукой,И подумала:– Напрасно застеклили,Без стекла ему, наверно, было б легче…
Время шло, уже гасили свет,Был рабочий день ее окончен.Но в дверях опять ей захотелосьЗадержатьсяИ окинуть взглядомЭтот «Мокрый луг», слезами исходящийО несбывшейся любви земли и неба.
Кончился ее рабочий день,И она ушлаИ больше не вернулась.
Из книги «Матрона Московская»
Вступление к поэме
По нашим грехам,По зависти, дегтя чернее,Спускается АнгелВ одеждах – не сыщешь беднее.
Ах, матушка-зависть!Ну нечем тебе поживиться:Короткие ручки и ножки,Запали пустые глазницы.
А кабы явилась МатронаВ своем настоящем обличье,Да разве решились бы мыПростить ей красу и величье?
Наш мир перевернут.И все, что нам радует сердце и взгляд,Рукою невидимой чернойТолкает нас в ад.
Меж Богом и намиПротиснулась некогда зависть-змея,И ранит чужая удачаНам душу больней,Чем потеря своя.
Зловещая тайна —Ее не сумел разгадать псалмопевец Давид,Отрава, чьим привкусомВсе мирозданье горчит,И чахнут деревья,Дыханием зависти обожжены,И звезды на смерть и истленьеПо зависти осуждены.
Вот так и живемВ заколдованном нами же царстве.И если погибнет оно,Куда нам податься?Обители светаНе примутЗавистливых-злобных —Тогда только тьма остается,Полна скрежетаний зубовных.
Да разве забудешь, как солнцеВ автобусных стеклах плескалось!Как небо за поворотомС озерной водою смыкалось!Как сказочный город бежалНавстречу тебе, как на праздник, —И все это тьма пожралаИ воспоминаньями дразнит!..
А что еще вспомнить?Как детиДразнили неловких и слабыхИ как втихомолку мечталиУнизить красивых и храбрых,Как мать и отец разлюбилиСебя, и друг друга, и нас…
Уходит земля из-под ног…Скрывается небо из глаз…
Все сходится.Да, мы виновны.Мы выбрали участь такую.Но был же ведь Ангел на свете,Что души погибших взыскует!
Чего же он ждет?Или большеНе в силах молиться о нас?
Услышь! Помоги! Пожалей!В последний, единственный раз…
Повесть о Дуняше
